Кризис в Северной Африке, в результате которого пали диктаторские режимы, чьи руководители десятилетиями находились у власти, многим российским наблюдателям напомнил события недавнего прошлого, развернувшиеся на пространствах бывшего СССР. Как и в 2003-2004 гг. практически ничто не предвещало столь радикальных перемен. «Политическое цунами», как назвал события 2011 года российский политолог Сергей Кургинян, пришло в Северную Африку внезапно.

О чем идет речь - Политическое цунами

Книга «Политическое цунами» вышла не только на русском, но и на английском языке. Как исследовательская и аналитическая работа, монография коллектива под руководством Кургиняна действительно уникальна. Шаг за шагом прослеживается развитие и история всех этих «жасминовых» и «лотосовых» революций, с начала этого года продолжающих оставаться главным политическим событием сезона. 

Книга «Политическое цунами» – результат коллективного труда Экспериментального творческого центра и близких к нему людей: Юрия Бялого, Анны Кудиновой, Ирины Кургинян, Владимира Новикова, Владимира Овчинского, Марии Подкопаевой, Марии Рыжовой. Книга была написана и выпущена в рекордные сроки. 

Исследовательский вопрос формулируется так: «Была ли со стороны США оказана поддержка оппозиционным силам, стремящимся к свержению египетских, тунисских и других государственных руководителей, демонтажу египетских, тунисских и других политических систем, и так далее?». «Политическое цунами» является большим и развернутым ответом на этот вопрос. И подборка высказываний высоких официальных лиц США, и хронометраж событий, зачастую начинающийся с весьма давних событий, совершенно однозначно отвечают на этот вопрос утвердительно. 

Стоит отметить, что авторы сознательно отказываются от выяснения психологических мотивов вмешательства американского правительства в дела суверенных стран и таким образом дистанцируются от конспирологических работ. 

Читателю при этом не навязываются оценочные суждения. Но и мнений, отличных от авторских, книга не предполагает. Авторы считают, что создание зоны «глобальной демократической революции» на просторах «Большой исламской дуги» предполагалось осуществить еще в 2003–2004 годах. Тогда это называлось «проектом реконструкции Большого Ближнего Востока». И концепция «распространения демократии и экономических свобод» на территориях, которые впоследствии будут названы «Большим Ближним Востоком», была озвучена Джорджем Бушем-младшим 6 ноября 2003 года. Уже тогда многие аналитики, ознакомившись с инициативой «Большой Ближний Восток», заметили, что ее основные положения скопированы с широкомасштабных реформ, проведенных в посткоммунистических странах Центральной и Восточной Европы в девяностых годах. 

Но реальность внесла свои коррективы. В отличие от вполне адекватных американским планам политических сил а-ля Вацлав Гевел, в странах «Большой исламской дуги», был велик шанс прихода к власти мусульманских фундаменталистов. И тут авторы подводят читателя, пожалуй, к главной идее книги: приход к власти мусульманских фундаменталистов это – не просчет американской политики, а ее цель. 

В доказательство этой гипотезы приводится ряд высказываний влиятельных американцев, в том числе Джорджа Сороса, о необходимости делать ставку на «Братьев-мусульман». В этом нет ничего удивительного. Еще в 2007 году вышла книга Збигнева Бжезинского «Второй шанс», где сказано, что глобальное политическое пробуждение Третьего мира носит в настоящий момент антиамериканский характер. Чтобы не допустить столкновения Третьего мира с Америкой, следует вступить в союз с исламом, который является локомотивом данного процесса. 

Однако гипотеза, выдвигаемая авторами, гораздо масштабней. Речь идет не о том или ином изгибе курса американской политики, а об окончании эпохи Модерна. Вернее – о его искусственном обрыве. 

В десятой главе книги – «Территория интерпретаций» – подробно объясняются понятия Модерн, Премодерн, Постмодерн и Контрмодерн, правда, без упоминания авторства Роберта Купера. Если с Премодерном, Модерном и Постмодерном все более-менее ясно, то интерпретация Контрмодерна показалась нам наиболее интересной. По мнению авторов «Политического цунами», Контрмодерн – это искусственно насаждаемое в эпоху Постмодерна общество, схожее по типу с Премодерном. 

Поскольку в проекте Модерн лидерствуют сейчас Соединенные Штаты, а им на пятки наступают развивающиеся по модернизационному проекту страны Азии, то для сохранения лидерства США выгодно изменить правила игры, искусственно архаизировав политические системы вероятных конкурентов. «Если нельзя установить новый мировой порядок, то можно создать управляемый беспорядок и обеспечить в рамках этого беспорядка господство. Пусть неустойчивое и проблематичное, но господство», – пишут авторы книги. И далее задаётся вопрос - не является ли процесс разогрева Большой исламской дуги началом перехода к «управляемому хаосу»? Таким образом, получается, что Контрмодерн, элементом коего является исламский фундаментализм, это инструмент, не позволяющий окончательному осуществлению проекта Модерн, более не выгодному Соединенным Штатам. 

Авторы прямо указывают, чем чревато сохранение существующего «status quo»: «Закон неравномерности развития, – неотменяемый, коль скоро речь идет об игре по правилам Модерна, – чреват конфликтом между США и Китаем по схеме аналогичной конфликту между Великобританией и Германией в 1914 году». Но и развитие событий по сценарию Госдепа не радует. 

Постмодерн в ядре («мировом городе») и Контрмодерн на периферии (в «мировой деревне») – вот одна из формул новой глобальной архитектуры. Перечисленные выше «детали» событий в странах нынешних «революций» предоставляют очень много весомых доводов в пользу гипотезы о том, что генеральный проект, в рамках которого инициированы эти «революции», – «демонтаж Модерна». Или, другими словами, «глобализация неразвития». 

Однако эта стратегия ударяет не только по Китаю или Индии. Она также наносит ущерб европейским интересам, а также интересам России. «Тем более очевидно, что волна внутренней исламской радикализации и потоки беженцев из стран Магриба (в которых, как уже заявляют представители правоохранительных органов ЕС, очень существенна доля сугубо криминальных элементов) всерьез и надолго дестабилизируют и социально-экономическую, и политическую ситуацию в Европе. И прежде всего, в основных «странах-локомотивах» ЕС – Франции и Германии, с их и без того очень крупной и политически активной исламской диаспорой. Первый признак этого процесса – фактическая приостановка (конечно же, оговаривается, что временная) действия Шенгенских соглашений об отказе от паспортного контроля на внутренних границах ЕС». 

Возникает вопрос, остающийся за рамками книги. Авторы дают понять читателю, что какой либо компромисс России с подобным американским курсом невозможен. Но будет ли лучше для России остаться лицом к лицу с модернизированными азиатскими гигантами, давно несоответствующими нашим представлениям о них образца 1957-го «фестивального» года? 

В видео-презентации «Политического цунами», Сергей Кургинян говорит о своей книге, как об особом интеллектуальном оружии. Да, своей конкретикой и тщательно выстроенными логическими схемами, книга на голову выше привычной антиамериканской литературы, либо склонной наследовать советскому агитпропу о происках ЦРУ, либо попросту пересказывающей новыми словами правые мифы о сионо-масонском заговоре. 

Можно ли говорить о «Политическом цунами» как о фундаментальном труде, на котором можно строить концепцию национальной безопасности, покажет время. Но пока прогнозы, сделанные в книге, сбываются. 

В начале августа президент Обама распорядился создать Агентство по предотвращению злодеяний (Atrocities prevention board), которое будет отслеживать потенциальную возможность крупных актов насилия по всему миру. Разумеется со стороны «тоталитарных и авторитарных режимов». Создан список из 33 государств, находящихся в зоне риска. 

К сожалению, бросается в глаза некая, так скажем, «франчайзинговость» книги. По настрою «Политическое цунами» напоминает «алармистские» работы, в обилии издающиеся в США. Написанные, разумеется, не с анти-, а с проамериканских позиций. Например, у нас недавно была издана книга Ричарда Кларка и Роберта Нейка «Третья мировая война. Высокие технологии на службе милитаризма». У этой книги достаточно много общего с работой Экспериментального творческого центра, особенно в плане гиперболизации разного рода внешнеполитических угроз и акценте на беспомощности правительства перед ними. 

http://vk.cc/1MpRQa


Также внезапны были и «цветные революции» для государств СНГ. Более того, сценарий, по которым разыгрывалась борьба за власть в Египте, Тунисе, Йемене, Сирии, Ливии, уж очень походил на сценарий классической «цветной революции»: незначительное событие приводит к росту недовольства среди народных масс; наиболее активные представители властной элиты, при поддержке народа, формулируют политические требования; толпы народа занимают главную площадь страны; в зависимости от степени авторитарности режима и желания его руководителей сопротивляться, недовольные либо разгоняются силой, либо режим трансформируется (в идеале сменяется на другой) новый политический режим признается мировым сообществом и объявляется демократическим. 

Безусловно, конкретное содержание событий может меняться, но его структура остается идентичной. 

Единство структуры событий, произошедших в разное время, в разных географических и социальных условия, заставило многих отечественных политологов в качестве объяснительной матрицы происходящего на Ближнем Востоке и в Северной Африке использовать казалось бы уже подзабытую доктрину, столь популярную в начале 2000-х годов, – теорию «управляемого хаоса». 

В крайне выхолощенном изложении отечественных публицистов теория «управляемого хаоса» выступает как злостное измышление американских ученых-обществоведов, которые, желая предоставить Пентагону идеологическое оружие, использовали идеи ученых-естествоиспытателей Ильи Пригожина и Изабеллы Стенгерс о существовании неравновесных систем, в которые изначально заложено стремление к хаосу.

Нынешняя череда революций и протестных выступлений на арабском востоке, распространившаяся уже и на другие регионы, стала с одной стороны неожиданной, но с другой – вполне ожидаемой. Неожиданной она стала в силу скорости возникновения и масштабов распространения, а ожидаемой – с учетом насаждаемой практики формирования нового миропорядка, известной под названием «управляемый хаос». 

Действительно, массовые выступления протеста в арабских странах стали несколько неожиданными – в очень короткие сроки они не только разрослись до масштабов революций, но и распространились за пределы национальных границ своих государств быстрее любого известного вируса. Но самое главное заключается в том, что данные события, по сути, являются результатом применения на практике методов психоисторической войны - целенаправленного воздействия на развитие отдельных стран и регионов, известного как теория управляемого хаоса. Одним из наиболее ярых ее сторонников является Стивен Манн, бывший спецпредставитель президента США по евразийским конфликтам и посол в Туркменистане, который постоянно посещает горячие точки в разных регионах мира. Он настаивает на том, что создание управляемого хаоса является действенным инструментом обеспечения национальных интересов США, а одним из механизмов создания хаоса Манн считает проведение политики «содействия демократии и рыночным реформам». 

Собственно, идеи Стивена Манна являются лишь результатом разработки методов ведения так называемой психоисторической войны, основы которой были сформулированы аналитиками ЦРУ еще в 1949 году: «Координация и использование всех средств, включая моральные и физические (исключая военные операции регулярной армии, но используя их психологические результаты), при помощи которых уничтожается воля врага к победе, подрываются его политические и экономические возможности». Над дальнейшей разработкой этой концепции работали специалисты спецслужб и крупнейших мозговых центров США, включая Институт сложности Санта Фе, РЭНД Корпорейшн, Freedom House, Национальный фонд в поддержку демократии и т. д. и т. п., которые вывели четыре базовых принципа создания управляемого хаоса, прошедшие апробацию в Югославии и на постсоветском пространстве и теперь применяемые в арабских странах: 

1 – действия должны организовываться с использованием новых технологий (телефоны, Интернет, социальные сети) и мобильных инициативных групп, а также носить экспрессивный и молниеносный характер; 

2 – необходимо объединить усилия всех оппозиционных сил против действующего политического режима и лично его лидера; 

3 – для обеспечения эффективности революции необходимо наличие «агентов влияния», в первую очередь, из числа представителей силовых структур и госаппарата, которые, стремясь к деньгам, власти или под угрозой международного трибунала могут обеспечить смену режима; 

4 – для создания массовости протестным выступлениям необходимо формирование стихийных «безлидерских» движений, объединяющих представителей самых разных слоев населения, по различным причинам недовольных действующей властью. В назначенный «день Х» они, благодаря все тем же социальным сетям, выводятся на улицы для участия в массовых акциях. Учитывая, что единственным объединяющим их фактором является недовольство нынешним режимом, эти образования после достижения цели (переворота) так же легко распадутся, как и сформировались. 

Заинтересованность США и их союзников по НАТО в нынешних революциях лежит на поверхности: интересы Запада в Ливии и Бахрейне – нефть, в Алжире и Тунисе – нефть и газ, в Египте – Суэцкий канал, а Йемен и Иордания интересны своим геостратегическим положением. Вероятность стихийного распространения волнений на другие страны региона, дружественные США, также учитывалась – при любом развитии ситуации Запад в состоянии привести там к власти лояльные силы. Самым же лакомым куском в арабском мире для Вашингтона является совсем не Ливия, а Иран. Но это только на арабском востоке. Интересы США распространяются гораздо дальше – в Азию.

Последние новости свидетельствуют о том, что протестные выступления начались и в Индии, а попытки акций протеста были отмечены и в Китае. Именно КНР, по мнению многих международных экспертов, является основной мишенью. Но просто так ее не поразить – достаточно отметить, что в этой стране с ее громадным населением призывы к выступлениям (размещенные, кстати, на базирующемся в США китаеязычном сайте) смогли собрать на митинг в Пекине чуть больше ста человек, зевак и полиции было в несколько раз больше. Но это совсем не значит, что Вашингтон успокоится – вода камень точит. Вполне можно прогнозировать, что в скором времени «вирус революции» охватит некоторые страны Юго-Восточной Азии, в первую очередь – Малайзию и Индонезию. Аналогично можно ожидать попыток применения теории управляемого хаоса в Центральной Азии. 

Следует, однако, отметить, что сама по себе теория управляемого хаоса достаточно универсальна для того, чтобы ее мог использовать практически любой «заказчик» - от заинтересованных внешних сил (например, Вашингтона) до транснациональных корпораций и даже внутренних сил (например, представителей политического истеблишмента, стремящихся совершить государственный переворот). 

Но самое, пожалуй, главное, на что хотелось бы указать, так это на то, что насаждение управляемого хаоса может выйти боком его инициаторам. Достаточно вспомнить о событиях в американском Висконсине, где госслужащие (!) устроили массовые выступления против сокращения зарплат, неся плакаты с надписями в духе «Здесь – второй Каир» и даже красные знамёна. Судя по всему, американские стратеги совсем забыли первый закон революционного развития, сформулированный великим французским мыслителем Алексисом де Токвилем в далеком 1856 году в работе «Старый порядок и революция»: «С увеличением уровня благосостояния резко возрастает и уровень социальных притязаний». То есть революции происходят совсем не тогда, когда все очень плохо, а тогда, когда все, в принципе, хорошо – но хочется, чтобы было еще лучше. По Токвилю, рост недовольства населения прямо пропорционален росту его доходов и обратно пропорционален уровню произвола, жестокости и репрессий со стороны властей. Чем лучше живет человек, тем больше он стремится жить еще лучше. 

Поэтому вполне можно утверждать, что нынешний «революционный хаос» в той или иной степени затронет все страны, и это в равной мере относится как к самым нищим, так и к благополучным государствам (к последним даже больше), ведь сейчас наиболее благодатной почвой для взращивания семян революции являются порождения эпохи глобализации - «офисный планктон», юристы, госслужащие и т. п., привыкшие к растущему материальному благополучию и не сумевшие справиться с депрессией в кризисный период. 

http://www.vladtime.ru/2011/03/04/volna-revolyucij-teoriya-upravlyaemogo-xaosa-v.html


Любая политическая система является такой неравновесной системой, в авторитарном обществе – стремление к хаосу выражено более сильно, а в демократическом (за счет существования механизмов саморегуляции) менее сильно. Соответственно демократический порядок, из-за своей устойчивости, является более желательным, тогда как авторитарный – гораздо менее. Таким образом, Соединенные Штаты Америки, будучи ведущей демократической державой, должны снижать степень неустойчивости мировой политической системы путем превращения авторитарных режимов в демократические. Однако делать это они должны, в соответствии с доктриной «управляемого хаоса», то есть путем стимуляции активности населения внутри самих авторитарных государств. 

В результате будет наблюдаться усиление хаотизации общественной жизни в авторитарных государствах. В конце концов, в какой-то момент будет достигнута критическая масса хаоса, с которым авторитарное правительство справиться не сможет и в качестве эффективного политического актора вынужденно исчезнет. Ему на смену обязательно придет демократическое правительство, которое обязано принести клятву верности правительству США. 

Популярная в нашей публицистике трактовка теории «управляемого хаоса», без сомнения, отсылает к известным пассажам мифической «Доктрины Даллеса», взятой со слов полковника Лахновского, отрицательного персонажа романа «Вечный зов»: «Окончится вторая мировая война. Как-то всё утрясётся, устроится. И мы бросим всё, что имеем, всё золото, всю материальную мощь на оболванивание русских людей. Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти ценности верить. <…> В управлении государством мы создадим хаос, неразбериху. Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого <…> И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдём способ их оболгать и объявить отбросами общества...». Без сомнения, «Доктрина» Даллеса-Лахновского, может пристрастным зрителем рассматриваться как подлинная программа уничтожения СССР. Однако давайте разберемся с тем, что все-таки представляет собой реально зловещая теория, на которую многократно ссылаются. 

Теория «управляемого хаоса» – это чрезвычайно интересный феномен, который требует специального изучения, свободного от идеологических пристрастий и поспешных оценок. 

Научно-синергетические истоки 

Во второй половине XX столетия бельгийский физик русского происхождения Илья Пригожин сделал удивительное открытие – существование диссипативных структур, систем, для которых не выполняется условие термодинамического равновесия. Иными словами, систем, характеризующихся спонтанным появлением сложной, зачастую хаотичной структуры. 

Классическая механика, начало которой было положено работами сэра Исаака Ньютона, существование подобных структур не просто отрицала. Диссипативные структуры прямо противоречат основным принципам классической механики, однако вполне отвечают принципам теории относительности. Одним из последствий отхода от принципов классической ньютонианской механики стал отказ от признания мира детерминистически определенным. Иными словами в исследования естественнонаучных процессов было привнесено понятие неравновесности или одновременного сосуществования порядка и беспорядка, то есть понятие энтропии. 

Понятие энтропии не являлось чем-то новым для физики. Еще второй закон термодинамики, ставящий ограничение для создания «вечного двигателя», предполагал, что в закрытых физических системах энтропия или хаос в силу физических процессов нарастает. Соответственно при достижении определенных показателей энтропии физическая система разрушается. Новаторство Пригожина состояло в признании позитивной роли энтропии в физических процессах. Рост энтропии в физических системах, по его мнению, подтвержденном многочисленными экспериментами, ведет отнюдь не только к разрушению физической системы, но и открывает возможность для перестройки этой системы в соответствии с новыми требованиями окружающей среды. Какой станет система после трансформации и произойдет ли трансформация зависит от выбора системы того или иного аттрактора, служащего для обозначения пути дальнейшего изменения. Выбор этот происходит в период пребывания системы в точке бифуркации. Причем количество возможных путей развития системы после точки бифуркации не сводится к двум – либо погибнуть от роста энтропии, либо каким-либо образом ее понизить, а может быть огромным и ограничиваться только количеством аттракторов, порожденных системой в добифуркационный период своего существования. 

Идея нестабильности и отказ от детерминистической картины мира возобновили попытки создать единую науку, в которой были бы объединены представления о физическом и социальном универсуме. Одним из немногих научных учреждений, цель которых состоит в том, чтобы создать такую единую науку является Институт сложности в Санта-Фе, созданный в 1984 году физиками Джорджен Коуэном и Мюрреем Гел-Манном. Это научное учреждение объединяет тех, кто решил посвятить свою жизнь возрождению ренессансной науки, науки, не разделенной на течения и разделы, науки, интегрированной в единое целое. Ведь в современной науке уже образовались свои течения, которые препятствуют формированию цельной картины мира, в свою очередь требующей от современных ученых желания и умения учить других и самому у них учиться. Как считали Коуэн и Гелл-Манн, только это позволит создать общую терминологии и общий понятийный аппарат, необходимый для единой междисциплинарной науки. Необходимо отметить, что важнейшим условием существования Института сложности в Санта-Фе является его аполитичность. В Институте традиционно не проводятся исследования с политической окраской, которые могут сузить круг партнеров Института или лишить его дополнительного финансирования. Тем не менее, в Институте изучаются проблемы гуманитарных наук, в том числе политической и международных отношений. 

Так, в 1998 году в стенах Института сложности в Санта-Фе прошла конференция по проблемам современных международных отношений, на которой Стивеном Манном, функционером Государственного департамента США, был прочитан доклад «Реакция на хаос», в котором были изложены основы теории «управляемого хаоса».

О чем идет речь -

Я хотел бы поговорить об искусстве внешней политики. А также об искусстве стратегии. И об искусстве дипломатии. И конечно, об искусстве войны. Сами по себе это расхожие фразы. Но я думаю, что в этой идее искусства и политических дел заложена более глубокая истина. Эта правда относится к крайней потребности людей в порядке. Такова уж миссия западного искусства - и западного взгляда - в навязывании природе формы и в назывании этой формы замечательной. Искусство состоит в войне с природой. Именно искусство внешней политики стремится навязать структуру среде и построить благостную стабильность. Не зря мы обращаемся ко всем этим "искусствам". 

Таким образом, обсуждая искусство, я подчеркиваю, что речь идет не просто о хаосе, но это взгляд практика на то, как мы реагируем на хаос. (Здесь я достаточно вольно цитирую Камиллу Палья и экстраполирую ее тезис в политику.) То, что мир хаотичен - это также общие слова. Даже в политическом сообществе, где многие из нас зарабатывают на жизнь, подобное утверждение стало общим местом. 

На практике, однако, мы, Соединенные Штаты, с осторожностью выходим за рамки общих мест, когда сталкиваемся с фактом и с последствиями хаоса, или, лучше сказать, с динамичной природой мира. Почему это трудно? Почему трудно рассчитать, каковы будут последствия для нашего политического направления? Давайте вначале вернемся к тому, что мы находимся в хаотическом мире. 

Аргумент, который я хотел бы привести, состоит в том, что международные отношения предъявляют нам характеристики самоорганизующейся критичности (SOC). Вкратце принцип SOC состоит в следующем: "многие сложные системы естественным образом эволюционируют до критической стадии, в которой незначительное событие вызывает цепную реакцию, способную затронуть многие элементы системы". Хотя сложные системы производят больше незначительных явлений, чем катастроф, цепные реакции любого масштаба являются интегральной частью динамики. 

Согласно теории, механизм, приводящий к незначительным событиям, - это тот же механизм, который приводит к значительным событиям. Более того, сложные системы никогда не достигают равновесия, а развиваются от одного метастабильного состояния к другому. Пять лет назад термин SOC привлек меня именно тем, что понятие "новый мировой порядок" казалось мне трудно представимым. С чем бы мы не встречались в международных делах, это не был порядок. 

Но у этого понятия «выросли ноги»: оно теперь встречается даже в программке этой конференции. Оставив в стороне неудачные конспирологические аспекты данного определения, которые спровоцировали паранойю милиций (самодеятельных структур ополчения) в США, отметим, что оно некорректно. Я бы заметил, что ситуация скорее описывается концепцией постоянной критичности. Международная обстановка сложна, динамична и постоянно изменяется. Мир представляется ареной кризиса. 

Разрушение старой парадигмы упорядоченной, биполярной международной обстановки предполагало возникновение ностальгии по стабильности на международной арене. Отсюда - "новый мировой порядок". Мы же имеем дело с чем-то совершенно другим. Посмотрите на беспрецедентное число международных кризисов за последние 5 лет - Сомали, Гаити, Босния, Центральная Африка, Чечня. 

Я уже не говорю о второстепенных (с американской позиции) кризисах, вроде Абхазии и Кашмира. Я думаю, что мы пребываем в обстановке, где непредсказуемые трансформации приводят к постоянным изменениям в международной обстановке - притом, что вся система сохраняет удивительную степень устойчивости. Модель самоорганизующейся критичности вполне описывает эту обстановку. 

Для того чтобы события дошли до уровня критичности в глобальном масштабе, требуется существенно усложненная международная система. 

Для достижения подлинной глобальной критичности – процесс, который мы наблюдаем в двадцатом веке, необходимы следующие предпосылки: эффективные методы транспорта; эффективные методы массового производства; большая свобода экономической конкуренции; повышение экономических стандартов, вытесняющих идеологию (когда борьба за выживание выиграна, для идеологии не остается места); эффективные массовые коммуникации, и повышение ресурсных потребностей.

Думаю, что это еще не исчерпывающий список, но данные вопросы представляются мне необходимыми предпосылками для глобальной критичности. Можно вместо этого говорить о глобальной "сложности", это тоже общее место, обычно определяемое "глобальной взаимозависимостью". Но мне кажется, что более продуктивно говорить об этом с позиций глобальной критичности. 

Конечно, так можно зайти слишком далеко. Социальные науки зачастую субъективны. Теория хаоса стала тенденцией. Легко переоценить силу теории. Это ведет нас к вопросу о том, что является живым, а что воспоминанием. Существуют ли хаос и самоорганизованная критичность в качестве действительных принципов международных отношений или мы имеем дело с ощущениями и метафорами. Вице-президент Гор назвал критичность "неодолимой как метафора". Это, правда, и нам следует проявлять осторожность. Люди крайне нуждаются в стабильности, и один из путей, которым мы можем удовлетворить эту потребность, является поиск парадигм. 

Мы считаем реальность прирученной, если находим для нее классификацию или описание. Но я более не отношусь к критичности как к метафоре. Я думаю, что процесс является реальным, а не кажущимся. Я думаю, что действия международных игроков являются подлинным проявлением хаотической обстановки, и что во взаимодействии большого количества игроков с высокими степенями свободы мы видим самоорганизующуюся критичность в международном масштабе. 

Идея хаоса и критичности на общественной арене становится все более общепринятой. Я читаю о применении тории хаоса к экономике. Меня особенно интригует внимание к теории динамических систем со стороны психоаналитиков. 

Меня впечатляет смелое применение этих теорий к "мягким" наукам, трудно поддающимся количественной оценке и предполагающим высокий риск субъективизма. И я думаю, что мы-то, стратегические аналитики, должны, тем более, справиться с подобными исследованиями. Один из психоаналитиков, д-р Галатцер-Леви, утверждает: "Теория хаоса возникает из осознания того, что сделать невозможно". Вспомните тот дискомфорт, который я уверен, многие из нас испытывали, когла пытались придать смысл «Новому мировому порядку». Применяя теорию хаоса к психоанализу Галатцер-Леви пишет: "Каждая достаточно сложная система непредсказуема в деталях на длительный период времени. Конечно, человеческий мозг является такой системой". А если мы имеем дело с продуктом деятельности миллионов человеческих разумов в интерактивной, респондирующей системе, не будет ли обоснованным полагать, что теория хаоса применима и к нашей частной науке? 

Галатцер-Леви полагает, что он находит в психоанализе такие динамические феномены как странные аттракторы и самоподобие. Ранее два других аналитика, Сашин и Каллахан, создали модель аффекта — эмоционального ответа на стимул — опираясь на теорию катастроф. Нам следует подходить к этим концептам как реальным феноменам, а не просто метафорам. В нашей области нас должны вдохновлять работы этих наблюдателей; нам следует развивать соответственную модель международных отношений, включающую в себя динамическую теорию систем. 

Успешная модель — если она может быть создана — будет охватывать военную стратегию, торговлю и финансы, идеологию, политическое устройство, религию, экологию, массовые коммуникации, здравоохранение и меняющиеся гендерные роли. К лучшему это или к худшему, но сумма данных факторов составляет сегодня международные отношения. История одного лишь XX века предоставляет достаточно свидетельств идеи критичности — хотя здесь мы опять же должны быть осторожны с субъективными интерпретациями. 

История этого века демонстрирует периодический паттерн, проходящий критическое состояние, катастрофическое изменение, последующее изменение порядка и период метастабильности, который ведет к следующей последовательности. (Я рад здесь повторить слова Ричарда Куглера). Внешнеполитическими пиками века была первая мировая война, вторая мировая война, и завершение холодной войны. Вспомните, что происходило в контексте первой мировой войны: гибель 10 миллионов человек, другие бесчисленные жертвы, возникновение советского государства, европейская революция, масштабная пандемия гриппа. Все это начиналось с вроде бы незначительного события - убийства эрцгерцога Австрии. Вторая мировая война также начиналась с незначительных событий, начиная с 1931 года. 

Коллапс советской империи - третий пример глобального критического изменения. Мне кажется, что мы здесь согласны в том, что мы в действительности не понимаем период после этого коллапса. Борьба Запада с Востоком удерживала крышку на котле. Коммунизм подавлял дестабилизирующие феномены национализма и преступности; в СССР строго подавлялись криминальные группировки, зато была "Коза Ностра" номенклатуры. Теперь, по окончании "холодной войны", мы сталкиваемся с неприятными издержками свободы - в Чечне ли, на Балканах, в Карабахе, или в распространении русской мафии. В терминах нашей теории степени свободы значительно возросли. 

Однако на это можно посмотреть по иному: тот факт, что великая "холодная война" предохраняла нас от нарастающего хаоса, от подлинного динамизма в мире, и только сейчас мы осознаем масштаб мировых вызовов - экологически кризис, нехватка воды, изменения климата, дисфункциональные национальные культуры и деградация (breakdown) нации-государства. Ответ на все эти вызовы является явно неполным, и это очень сложная область. 

В каждом из трех кризисов века мы оказались неспособны предвидеть масштаб перемен. (...) Для меня как дипломата интереснее всего политический ответ на вызовы, в особенности американский. 

Фундаментальным ответом на хаос этих событий была вполне естественная попытка навязать порядок, обуздать природу. И это понятно: два предыдущих кризиса были крайне болезненными. И конечно, люди жаждут стабильности. А мы воспринимаем хаотические процессы как угрожающие. 

Нам следует, однако, не оглядываться на бури этого века, а обратиться к фундаментальному уровню динамической теории систем - математическому. Мандельброд в своей замечательной книге "Фрактальная геометрия природы" описывает канторовскую пыль и называет ее "еще одним ужасным математическим объектом, обычно воспринимаемым как патологический". Далее он замечает, что кривую Кантора многие называют "чертовой лестницей". 

Мы видим, что тот же порядок математических объектов именуется "галереей монстров" - сам Мандельброт создает "фрактального дракона". Все иррегулярное, дискретное, необычное нас пугает. То же - на политическом уровне. 

Но я думаю, что нам очень важно это осознавать и наблюдать за этой мощной тенденцией в нас самих, внутри нашей корпорации. Таким образом, мы увидели, сколь велики были усилия западных политиков по разработке стабильной структуры международных отношений для предупреждения возможности повторения таких событий. 

После катастрофы и передела мира в Первой мировой войне у нас была Новая дипломатия, которая привела к амбициозным попыткам создать Лигу Наций, Всемирный Суд, вашингтонские морские конференции, женевские переговоры по разоружению, и конечно, пакт Келлога-Бриана. Интересно, что эта попытка приручить хаос в международных отношениях сопровождалась насаждением "нормальности" во внутренней политике. В итоге провалился и пакт Бриана-Келлога, и "сухой закон" в США. 

Бумажные рестрикции добропорядочных дипломатов, прежде всего в Мюнхене, никак не соответствовали бурлящей реальности. После Второй мировой войны руководство созданием международных структур взяла на себя Америка. И пятидесятые годы оказались значительно спокойнее двадцатых. 

В ответ на концепцию CLAW доктора Гелл-Манна я предлагаю концепцию SLAW - Особо Острое Неприятие Благоглупости. Вспомните последние годы СССР. Когда начался коллапс? Не в 1989 ли году? Но даже после августа 1991 года Белый Дом реагировал по архетипическому типу реакции - в пользу структуры. Когда сообщили о путче, Буш заявил: "Мы ожидаем, что Советский Союз будет полностью выполнять свои международные обязательства". А потом: "Мы теперь мало что можем сделать" - и сослался на Горбачева в прошедшем времени, обнаруживая, что на пике этой перемены США мечтали о максимальной степени стабильности.

Все эти неуместные комментарии родились из страха перед хаосом. Между прочим, сам Горбачев, когда его спрашивали, как он оценивает свой вклад в ситуацию, говорил: "динамичность, динамизм". 

(...) Долговременные задачи международного права, конечно, благородны. Но мы всегда должны принимать в расчет цену, которую нам приходится платить уже в ближайшее время. 

То же касается применения миротворческих сил. Оно не должно превращаться в создание псевдостабильности. Вместо этого мы должны стремиться к интенсивным, активным изменениям в обществах, находящихся в конфликте. И надо помнить, что говорил Джордж Шульц: ни один исход урегулирования не бывает справедливым для всех. Кроме того, право часто не применяется в сегодняшней реальности, которая основана на конфликте. (...) 

Я хотел бы высказать одно пожелание: мы должны быть открыты перед возможностью усиливать и эксплуатировать критичность, если это соответствует нашим национальным интересам - например, при уничтожении иракской военной машины и саддамовского государства. Здесь наш национальный интерес приоритетнее международной стабильности. В действительности, сознаем это или нет, мы уже предпринимаем меры для усиления хаоса, когда содействуем демократии, рыночным реформам, кода развиваем средства массовой информации через частный сектор. 

Еще одно пожелание – уделять больше внимания вопросам окружающей среды и вопросу о ресурсах. 

(...) Конечно, для нас, как стратегов, важно одержать триумф над хаотической природой происходящего и навязать свое искусство дипломатии или войны, но прежде нужно воспринимать мир таким, каков он есть, а не таким, каким нам бы хотелось его видеть. 

http://www.intelros.ru/index.php?newsid=175


«Управляемый хаос» подбирается к Каспию 

Методологические основания теории «управляемого хаоса» покоятся на выводах Пригожина о том фундаментальном изменении, которое претерпела природа научного знания во второй половине XX столетия. Соглашаясь с выводами бельгийского физика относительно естественных наук, Манн экстраполировал его выводы и на науки гуманитарные – социологию, экономику, психологию. Этим наукам, с его точки зрения, как и естественным наукам немногим ранее, пришло время отказаться от ньютонианской парадигмы, предполагающей механицистскую модель осмысления процессов мировой политики, которая покоится на признании взаимодействия ограниченного количества факторов политики и экономики. 

Как признает Манн, механицистская модель работала вполне достойно в течение двух веков (XVIII-XIX вв.), но в XX столетии она все перестала соответствовать требованиям эпохи, поскольку не предоставляет возможности объяснить причины столь значимых событий как Первая и Вторая мировые войны, а также окончание Холодной войны. В самом деле, как убийство одного человека, пусть и наследника европейской империи, могло привести к гибели 10 миллионов человек? Или как объяснить одномоментное, никем не предсказанное разрушение СССР? 

Классическая наука международных отношений, построенная на механицистском предположении о существовании в мировой политики «тектонических плит», движение которых предопределяет все состояние мировой политической системы, дать внятное объяснение этим событиям оказывается не в состоянии. Более того, оперирование понятием «тектонических плит» может быть опасно, поскольку «заявляет о первоначальной стабильности, разрушенной из-за перестройки некоторых основных сил». Как следствие, «вся сложность ситуации в воображении читателя улетучивается», а, значит, читатель оказывается не способен адекватно оценивать происходящее. 

Единственная возможность избавиться от этой «лживой стабильности» видится Манну в изменении метода, который используется для анализа состояния мировой политики, а именно в обращении к теории хаоса, базирующейся на следующих принципах: 

Иными словами, теория хаоса необходима для адекватного анализа хаотического мира мировой политики, как неустойчивой системы, в которой наличествует множество акторов разного размера и уровня влиятельности. И деятельность любого, даже самого малого, актора в мире XXI столетия может иметь катастрофическое воздействие на всю систему, которая, впрочем, в силу своей природы, описываемой Манном в терминах «самоорганизованной критичности», всегда прогрессирует в сторону временной стабильности после катастрофического переустройства. 

Манн выделяет 4 подобных обстоятельства: изначальная форма системы; структура системы; единство акторов; энергия конфликта индивидуальных акторов. Изначальная форма и структура системы определяют направления усилий акторов. Единство акторов предопределяет степень трансформации системы, то есть, чем более единым фронтом выступают акторы, тем более высокой степени трансформации системы можно ожидать и наоборот. Знание энергии конфликта индивидуальных акторов позволяет предположить, будут ли изменения системы осуществляться насильственными или ненасильственными способами. 

Учет данных обстоятельств позволяет сделать хаос мировой политики феноменом, который поддается управлению. Как следствие, теория «управляемого хаоса» приобретает инструментальный характер, о чем Стивен Манн открыто упоминает в своем докладе «Реакция на хаос»: «Мы должны быть открыты перед возможностью усиливать и эксплуатировать критичность, если это соответствует нашим национальным интересам – например, при уничтожении иракской военной машины и саддамовского государства. Здесь наш национальный интерес приоритетнее международной стабильности. В действительности, сознаем это или нет, мы уже предпринимаем меры для усиления хаоса, когда содействуем демократии, рыночным реформам, кода развиваем средства массовой информации через частный сектор». 

В другой статье («Теория хаоса и стратегическое мышление») он продолжает свою мысль, предлагая использовать теорию «управляемого хаоса» для распространения ценностей демократии: «Наша национальная безопасность будет иметь наилучшие гарантии, если мы посвятим наши усилия борьбе за умы стран и культуры, которые отличаются от нашей. Это единственный путь для построения мирового порядка, который будет иметь длинный период (хотя, как мы видим, никогда нельзя достичь абсолютной постоянности) и будет глобально выгодным».

Продолжение: Что такое теория управляемого хаоса? ч.2